В 1762 г. И.К.Г. Дрейер опубликовал некоторые, собранные им документы городского архива Любека. Среди них значилась и договорная грамота Любека с Новгородом, написанная на латинском языке и длительное время считавшаяся вступившим в силу двусторонним соглашением^[1] . Одновременно была обнаружена и чуть позднее опубликована другая грамота, имеющая схожее содержание, но написанная на нижненемецком. Последний документ обладал классическим формулярным вступлением, в котором указывались обе договаривающиеся стороны: князь Ярослав Ярославич с «посадником Павшей, с тысяцким господином Ратибором, и со старостами, и со всем Новгородом», с одной стороны, и Любек с Готландом, с другой. Работы историков XIX века утвердили мнение о том, что латинская грамота является проектом договора между немецкими  купцами и Новгородом, предложенным немецкой стороной в период переговоров 1268-1269 гг. Грамота же, написанная на нижненемецком являлась проектом того же договора, предложенным русской стороной. Оба документа, судя по всему, никогда не обладали юридической силой. Сохранившиеся в подлиннике грамоты не содержат никаких свидетельств того, что когда-то были официально завизированы^[2] . Скорее всего, речь идет именно о проектах так и не состоявшегося соглашения^[3] .
     Уже вскоре после публикации эти документы привлекли пристальное внимание исследователей, подробно прокомментировавших их тексты (А.С. Лерберг, Н.М. Карамзин, Ф. Круг, Е. Боннель, М.Н. Бережков)^[4] . В XIX – начале XX в. оба они были несколько раз переизданы на языке оригинала (Г.Ф. Сарториусом и И.М. Лаппенбергом, Ф.Г. фон Бунге, И.А. Андреевским, К. Хохльбаумом, С.В. Бахрушиным). Однако, на русский язык в полном объеме была переведена только грамота, написанная на нижненемецком (новгородский проект)^[5]  . Позднее она была включена в академический свод грамот Великого Новгорода и Пскова, для публикации в котором ее перевод, остающийся наиболее адекватным и качественным, был выполнен Е.А. Рыдзевской.
      У латинской грамоты (немецкий проект) путь к русскому читателю оказался более извилистым^[6] . Ее частичный перевод на русский публиковали Н.М. Карамзин, И.А. Андреевский и некоторые другие исследователи^[7] . Однако, полного перевода так и не было издано. В результате, во всех масштабных работах по ганзейско-новгородским договорным отношениям немецкий проект неизменно оказывался используемым исключительно в качестве комментария к новгородскому. Следствием такого подхода стало осторожное, граничащее с пренебрежительным, отношение исследователей к информации, содержащейся в этом документе. В частности, это особенно заметно в тех случаях, когда речь заходит об известиях латинской грамоты о существовании в Ладоге латинских церквей.
В немецком проекте пункт № XIV, по нумерации Ф.Г. фон Бунге, принятой в немецкой историографии^[8] , звучит так:
       Первый комментатор этого документа Г.Ф. Сарториус считал, что здесь говорится о двух латинских церквях Св. Петра и Св. Николая, располагавшихся в Ладоге^[10] . Последующие немецкие исследователи либо повторяли этот вывод, либо оставляли его без комментариев^[11] . Однако, в русской историографии главенствующим стало другое мнение, высказанное Н.М. Карамзиным. Историк считал, что под «Святым Петром» подразумевается церковь Св. Петра, располагавшаяся на Немецком дворе в Новгороде, а в Ладоге находилась только церковь Св. Николая^[12] . М.Н. Бережков полагал, что церкви упомянуты вместе из-за того, что «обе строили Немцы, а не Готы»^[13] . В.А. Брим развивал эти наблюдения: «Вероятно, там [в Ладоге] существовала довольно долго многочисленная варяжская колония, которая имела еще в XIII в. сообща с немецким населением церковь св. Николая»^[14] .
      В работах последних лет вновь стало высказываться суждение о возможности существования в Ладоге сразу двух немецких церквей, более того, может быть, и каменных^[15] . Следствием столь решительных гипотез стали распространившиеся в научной среде сомнения в достоверности самого сообщения латинской грамоты. Попробуем рассмотреть основные аргументы сторон.
    Во-первых, следует решительно отбросить скепсис относительно качества используемого письменного источника. Речь идет о сохранившейся в подлиннике грамоте, написанной около 1268 г. и представляющей собой требования немецкой стороны на переговорах в Новгороде, проходивших в то время^[16] . По достоверности этот источник относится к самому высокому уровню – документальному свидетельству.
     Во-вторых, не должно смущать то, что название Ладоги записано здесь не совсем корректно. Традиционным для немецких источников того времени является начертание Aldagen, которое используется везде и в немецком проекте договора и в новгородском. В рассматриваемом же месте – внезапная ошибка: Aldachen, что, однако, всеми исследователями признавалось вполне допустимым. Ведь звуковая близость сохраняется, как и в случае с иными вариантами записи названия Ладоги в скандинавских и немецких текстах: Aldeigja, Alldæigiu, Aldeigiv, Aldega^[17] .
     Допустив одну описку, как считают некоторые, писец мог позволить себе и другую, более значительную. В предыдущем пункте (№ XIII) немецкого проекта речь шла об обязательствах новгородцев не загромождать дорогу, ведущую от Немецкого двора, где располагалась церковь Св. Петра, до Никольского собора на Ярославовом дворище, соседствующим с новгородским Торгом. То что речь здесь идет о двух храмах, посвященных тем же святым, что и в пункте XIV (Св. Петру и Св. Николаю), дало почву для предположения о некоей путанице, допущенной писцом, который имел в виду не ладожские храмы, а те самые, вышеупомянутые новгородские^[18] . Однако, в XIV пункте немецкого проекта говорится о двух латинских церквях, права которых блюдут немецкие купцы. Николо-Дворищенский собор под эту категорию никак не подходит. Следовательно, здесь говорится о другой  церкви Св. Николая, не о той, что в предыдущем пункте договора. Предполагать дальнейшую вереницу ошибок писца или составителей проекта затруднительно.
       Четвертым аргументом, вызывающим сомнения исследователей, является отсутствие упоминания этих ладожских храмов в новгородском проекте того же договора, да и в каких-либо других источниках. Однако, это не совсем так. В новгородском проекте этот пункт выглядит следующим образом:
«Dar dhe wische sin dher Dutsgen ofte dere Goten, dhe solen se hebben, war so se se bekennet»
(Где есть луга у немцев или у готов, ими владеть им там, где они их объявят)^[19] .
     Известные своей прижимистостью, новгородцы в данном случае расширяют права немцев, предоставляют им возможность самостоятельно определять количество необходимых покосов (лугов). Это чуть ли не единственная уступка с русской стороны, которая своей незначительностью не может изменить всей тональности новгородского проекта, ограничивающего и сокращающего прерогативы иноземных торговцев. Дружелюбный жест вполне допустим со стороны переговорщиков, занимающих наиболее сильную позицию.
      Совершенно очевидно, что представленная статья новгородского проекта никак не может однозначно указывать на ошибку в проекте немецкой стороны. Немцы вводили конкретные требования, указывали точные наименования субъектов права, подробно расписывали те или иные процедуры. Это характерно для всего документа. Русские же, преимущественно, просто сокращали и переформулировали их претензии^[20] . Вместо наименований латинских храмов в новгородском проекте везде используются нейтральные «Немецкий двор», «Готский двор» и подобные. Из церквей вообще названа только одна – Иоанна на Опоках. Вероятно, новгородцы пытались отстраниться от церковных проблем и подписать торговое соглашение со «всем латинским языком» (aller Latinscher tungen)^[21] , выделив не конфессиональные различия, а лингвистические.
      Известие новгородского проекта вовсе не исключает существования немецких покосов под Ладогой. В нем упоминается просто множество, принадлежащих немцам и готам, лугов, которые не обязательно располагались в ближайшей новгородской округе.
       Таким образом, следует признать, что не существует ни одного полноценного аргумента, ставящего под сомнение свидетельство любекской грамоты о существовании в Ладоге католических (одной или двух) церквей. Скорее, наоборот. Сама структура немецких поездок и проживания в Новгородской земле, по нашему мнению, подводят к тому, что в Ладоге имелась некая торговая или вспомогательная (служебная) фактория немецких (готских) купцов – Немецкий (Готский) двор в Ладоге. Купеческие корабли встречали в устье Невы и препровождали к волховским порогам, где товары перегружали на суда с менее низкой осадкой и вели далее к Новгороду. Ладога при этом выступала важнейшим административным и судебным центром, обеспечивающим безопасность и качество транспортировки заморских товаров по Волхову, как в ту, так и в другую сторону. На конфликты, возникшие при проезде купцов от устья Невы до Ладоги, распространялись полномочия местного, а не новгородского суда. Морские корабли (когги), не способные преодолеть волховские пороги, оставались в Ладоге, где их самих и их снасти хранили очень длительное время (иногда годами)^[22] . Можно предположить, что здесь же существовали и временные склады, а также специальные избы для постоя (клети). Новгородские торговые пошлины (мыт) взимались с купцов не в Ладоге, а в Гостинополье, уже выше первых волховских порогов^[23] . Таким образом, в Ладоге товары можно было хранить беспошлинно, то есть дешевле, а, кроме того, торговать ими с областями Карелии, Води и Ижоры. Коммерческая логика указывает на необходимость существования на нижнем Волхове отдельного подворья иноземцев. Все это дополняет свидетельство о немецких церквях, за которым можно увидеть и свидетельство о немецких дворах.
      Следует заметить, что в известии немецкого проекта не сказано, что имеются в виду церкви (ecclesia). Хотя в предыдущем пункте (№ XIII) именно так обозначена «церковь Святого Николая» (ecclesia sancti Nycholai), а в отношении кладбища Св. Петра указано, что говорится именно о приходском кладбище - «кладбище Святого Петра» (cimiterium sancti Petri), как и в случае с кладбищем Св. Олава (cimiterium sancti Olavi). О церкви на Готском дворе (ecclesia) и церкви Параскевы Пятницы на Торгу (ecclesie sancti Vridach) также говорится однозначно, как о храме.
        Аналогичную ситуацию можно наблюдать при чтении Новгородской скры, тех ее редакций, которые были составлены во второй половине XIII – XIV в. В этом источнике только в одном месте мы встречаем выражение «церковь Св. Петра» (sante Peteres kerken), когда речь идет конкретно о здании, которое не следует посещать русским купцам^[24] . В других местах (а их более 65) всегда говорится просто - «Святой Петр» (sante Peteres: право Св. Петра, староста Св. Петра, штраф Св. Петру, владение Св. Петра и т.п.)^[25] . За этим словосочетанием скрывается идиоматическое выражение, означающее «двор Св. Петра» (St. Peterhof) или Немецкий двор в Новгороде^[26] . Дополнительных пояснений оно не требовало ни в Новгородской скре, ни в немецком проекте 1268 года. И иноземец, и новгородец понимали, о чем идет речь, когда видели отсылку на sanctus Petrus.
       Если бы в немецком проекте говорилось также о некоем другом (втором) дворе Св. Петра, то без указания на свое местоположение (например, в Ладоге) это могло вызвать путаницу. Однако, ниже по тексту (пункт № XXI) ссылка на Св. Петра (sancti Petri) опят идет без географических ориентиров.
Подобные наблюдения склоняют нас к признанию верности тех положений, которые были высказаны еще Н.М. Карамзиным: в пункте № XIV немецкого проекта сообщается о двух дворах, одном (Св. Петра) в Новгороде и одном (Св. Николая) в Ладоге^[27] .
      Утверждение о существовании немецкого (правильнее, скорее всего, готского) двора и латинской церкви Св. Николая в Ладоге позволяет более структурно представить систему немецких факторий и их функционирования на Руси, да и вообще в Европе. В отличие от скры, где Готский двор никак не упомянут, в немецком и новгородском проектах 1268-69 гг. говорится о всех иноземных дворах в Новгородской земле, как готских так и немецких. Это вполне объяснимо, так как предполагалось подписание общего договора Новгорода со всеми иностранными купцами. В духе этого в новгородском проекте и была отредактирована интересующая нас статья XIV, в которой конкретное указание немцев на луга, принадлежащие дворам Св. Петра и Св. Николая, заменено на луга, принадлежащие немцам и готам. Так как известно, что двор Св. Петра был немецким, то двор Св. Николая в Ладоге, скорее всего, следует приписать готам, купцам с Готланда, действительно лидировавшим в торговле с Новгородом вплоть до второй половины XIII в. Вытеснение готов с русского рынка немецкими городами во главе с Любеком могло привести к постепенной утрате необходимости содержать готскую факторию в Ладоге, которая затем была упразднена, отчего и не упоминается в источниках XIV века.
     Кроме всего прочего, существование латинской церкви и готского двора на нижнем Волхове позволяет дополнить новыми акцентами политико-административные явления в истории Новгородской земли третьей четверти XIII в. Так, именно в эти годы в Ладоге возникает институт владычных наместников, фиксируемый по данным сфрагистики с периода святительства архиепископа Климента (1276-1299 гг.). А.Е. Мусин в недавней своей работе учреждение этой должности связал с изменениями территориально-административного членения Новгородской земли, усилением церковного надзора над системой сбора податей, а также с попытками римской Церкви утвердить свои приоритеты в этом регионе^[28] .
        В 1255 г. области «Ватландии, Ингрии и Карелии» (Wathlandie, Ingrie et Carelie), то есть Води, Ижоры и Карелии, находившиеся ранее в зоне ответственности архиепископа Лундского (как и Готланд), специальной папской буллой были окончательно переданы под юрисдикцию архиепископа Рижского^[29] . Была создана Карельская, с предполагаемым центром в Копорье, католическая епархия, первым главой которой стал Фридрих фон Газельдорф, сменивший в 1269 г. погибшего в Раковорской битве дорпатского епископа Александра^[30] . Вполне можно допустить, что под церковным покровительством (если не под непосредственный контроль) этого иерарха подпадали и латинские священнослужители, прибывавшие в Новгород и Ладогу вместе с немецкими купцами. Активизация миссионерской деятельности и церковно-административного строительства римской курией не могло понравиться новгородскому архиепископу и, естественно, вызвало с его стороны упреждающую реакцию. На учреждение отдельных епархий как в Ладоге, так и в Пскове он пойти не мог. Эти города так никогда и не получили автономных церковных кафедр. С другой стороны, присутствие полномочного епархиального представителя стало для Ладоги более чем актуальным и в церковно-политическом и в экономическом отношении. Вероятно, речь должна идти об интенсификации в эти годы торговых операций, осуществляемых непосредственно в Ладоге, для чего необходимо было присутствие представителя Церкви, визировавшего, по предположению А.Е. Мусина, деловые соглашения купцов.
     Известно, что княживший тогда в Новгороде князь Ярослав Ярославич, в соответствии с теми докончаниями, которые он заключил с горожанами, не имел права вмешиваться в торговлю немецких купцов, закрывать их дворы и сам совершать куплю-продажу^[31] . Особая ответственность за деятельность немцев в Новгороде, при таких обстоятельствах, ложилась на архиепископа, который не мог оперативно реагировать на события в Ладоге, для чего и возник институт наместничества. Примечательная межконфессиональная ситуация в Ладоге дополняла необходимость архиерейского присутствия в городе.
     То что готский двор и латинская церковь Св. Николая в Ладоге по другим источникам не известны может свидетельствовать о непродолжительном времени существовании этих учреждений, возникших в ранний период истории балтийской торговли. Рост количества сохранившихся до наших дней немецко-новгородских торговых соглашений относится к XIV в. В них нигде ни двор, ни церковь с Ладоге не упомянуты. Возможно, к XIV в. они были уже упразднены, что следует связать как со снижением активности торговцев с Готланда, вытеснением готских священнослужителей немецкими, так и с деятельностью ладожских владычных наместников и вообще антикатолическими мероприятиями Русской Церкви.